Славный боевой путь прошла мосинская трехлинейная винтовка образца 1891 года. За длительный срок своей службы она подвергалась лишь незначительным изменениям...
Н. В. Ильинский, краевед
Дом управляющего имением генеральши — подпоручика Мосина — был невелик всего несколько комнат с окнами в сад. Одно из них, в детской спальне, выходило на южную сторону Рамони, где стоял господский особняк Он был построен воронежским барином Тушновым, дядей генеральши Анны Шеле, в традиционном для своего времени русском стиле и стал образцом стойкости материала, из которого был сооружен. Сережка, сын управляющего имением, играл в генеральском саду, почти не обращая внимания на этого двухэтажного красавца. Однако издали малец часто им любовался. В разное время года дом ярко сиял на солнце цветными стеклами своих больших окон, красиво обрамленных замечательной деревянной резьбой. Они полыхали огнем с высоты бугра в закатной истоме солнца, и дом казался частичкой радуги, живущей и всегда жившей на этом высоком холме. Особняк был удивительно с луга, куда Сережка гонял в ночное с деревенскими мальчишками и рыбалил на Кривом озере. Мосины жили в барском саду, в кирпичном снизу и деревянном сверху приземистом полутораэтажном флигеле. Управляющий Иван Игнатьевич, отец Сережки, был вечно занят делами имения генеральши, а свою мать — красавицу из местных крестьян — Феоктисту Васильевну, Фиску по-местному, мальчик помнил плохо. Она умерла в 1853 году, когда ему было только четыре годика.
Рамонь навсегда останется в его памяти цветущими вишнями, по-местному — мараскинами, рыбацкими тропками, сбегающими к реке мимо сахзавода генеральши с его специфичным запахом патоки, ночевками на лугу с лошадьми. И когда из дальних и ближних лесов под ясным звездным небом доносились странные звуки, дразнящие лошадей, самый старший, пугая малышню, начинал рассказ о водяных и леших, русалках и ведьмах, прочей нежити, что так и норовила испортить жизнь здешним жителям.
Где-то на стремнине глушил малька «конь» — рыба жерех, кто-то большой возился в кустах подле реки, фыркали пасущиеся кони. Костер освещал испуганные лица ребятни, засыпавшей только под утро, и потихоньку угасал. Кругом жила тайна.
Старый конюх, к которому так любил прибегать Сережка, сторожил у принцев конюшню, имел древнее боевое ружье и ходил в заграничные походы еще с Суворовым. Дед Иван Тутуков давал подержать Сережке ружье — «фузейку», как он ласково его именовал, и рассказывал о предназначении каждого механизма. Иногда дед Иван мечтательно говорил Сережке:
— Вот ты и грамоте обучен, и счету. Рисовать, похоже, умеешь. Може, сиротинушка, вырастешь и придумаешь такое ружье, чтоб само заряжалось и стреляло — метко и далеко. Гляди-ка...
И с увлечением рассказывал Сережке Мосину, каким он видит это чудо-оружие, рисуя сломленной веточкой в дорожной пыли обмысленное им ружье. А малец усваивал от деда суворовскую науку побеждать и, предаваясь воле фантазии, на равных обсуждал с ним фортецию сражений, в которых участвовал Иван Тутуков.
—Вот было бы такое ружье, как тебе гутарю, у меня под Аустерлицем — нипочем бы вражьей силе нас не победить.
—Буду учиться и сделаю такое ружье, обещаю тебе, деда!
—Сделай-сделай, милай! Пусть дрожит супостат! — улыбался в седую бородку конюх, от души засовывая в каждую ноздрю запашистый табачок, привезенный отцом Сергея с Острогожской ярмарки и отсыпанный из кисета для деда Ивана сыном.
—Сначала в Тамбовском кадетском корпусе для малолеток, потом в Воронежском Михайловском — долго и упорно учился военной науке паренек из Рамони. Работал на оружейных заводах в Туле и Сестрорецке, всегда памятуя о наказе деда Ивана, что русское оружие должно быть лучшим в мире.
А став седовласым генералом, приехал Сергей Иванович Мосин в 1895 году на родину, в Рамонь, и из своей трехлинейки отсалютовал могиле воина Ивана Тутукова троекратно — по русскому обычаю. Поклонился генерал-изобретатель праху суворовского чудо-богатыря и сказал:
— Выполнил я твой наказ, дед Иван. Есть теперь у наших войск винтовка, о которой ты мечтал. Пусть дрожит супостат!
| 
