|
|
Жила-была в домишке под самой горой черничка Марфа. В Рамони многие знали ее как искусную плакальщицу. Когда кто-нибудь отдавал Богу душу, то приглашали на похороны черничек-плакальщиц. Уж как рвал сердце их надрывный плач и причитания! Особенно трогательно, с бабьим надрывом, в нестройном хоре этого плача звучал голос Марфы, Уж какими проникновенными были ее слова, как натурален поток слез на ее еще не тронутом старостью личике, как размашисто, с причитаниями, кидалась она на гроб с покойным! Казалось, она была в настолько личных отношениях с покинувшим этот мир человеком, что прохожий, попавший на похороны случайно, скорбно спрашивал: «Кто эта несчастная, что так убивается за покойным?» А узнав, удивленно качал головой. Иные даже морщились от такого нелепого представления.
Особенно строг был к таким ритуалам местный поп, и еще колдун — они не пропускали ни одних похорон. Поп, само собой, был зван родней, а колдун приходил сам. Ну не гнать же его с похорон? Все ж человек, хоть и нехристь. Но многие говорили, что приходил он не просто так, замечали, будто подпитывался колдун Марфиным плачем. Станет поближе к плакальщикам, губы подожмет, весь словно раскроется изнутри и стоит неподвижно, пока те не закончат. А после похорон так и идет за Марфой до самого ее домишки. Многие поговаривали, будто это любовь такая у местного колдуна и чернички. Но как тому верить, когда никто не видел их вместе? |
Был у колдуна старый знакомый Максим Усов. Только через него решали селяне все дела, касавшиеся колдовских чар. И не было в селе семьи, которая бы хоть раз в жизни не обращалась за помощью к чародею. Но вот не было долго похорон в селе. Большая беда пришла к колдуну. Не стало подпитки старому, хмур и зол ходит по большаку. Тростью-посохом на галок замахивается, мальчишкам пальцем костлявым грозит, кашлем сухим привязанных у плетней коз пугает, да так у одной козы зашелся, что у родимой молоко совсем пропало. Как-то по зиме слух прошел, что помирать старик собрался. Машка Селиверстова к черничке забежала:
— Марфа, колдун наш помер, Максим мне сказал. Плакальщиц приглашает! Пойдешь?
— Не пойду, надоел он мне, — и на икону перекрестилась.
Икона у чернички только одна, а на ней сам Спаситель с овцою на плечах.
— А чего у тебя других икон нету? — спросила Машка подругу.
— А зачем они мне? Это наша, монашеская, а другие — мирские...
— Нет, к колдуну идти тебе все ж надо. Денег много Максим обещает. И хату подправить, и так пригодятся. Вроде, колдун в завещании насчет плакальщиц распорядился. Чернички не хотят идти, а тебе надо. Знаешь, как он к тебе относился! И Максим просит за тебя тож.
— Знаем, чего ты про Максима вспомнила! Сватался он к тебе. Вот и хлопочешь по его уговору. Ну да ладно. Тайно поплачу нынче ночью, скажи Максиму. Мне ведь тоже нельзя по нашему уставу, но ведь человек был! Может, на том свете зачтется.
В ночь перед Рождеством зашла за подругой Мария проводить ту к колдовской избушке.
—Максим ждет. Ты готова?
—Готова, готова, да чего-то боязно.
—Чего бояться? Покойники не страшные.
—Знаю, но чего-то страшновато.
—Ладно, пошли, Максим ждет...
Оставив в хате с гробом черничку, Максим с Марией вышли в сени. Ох и голосила она по покойному, ох и заливалась плачем! Как будто последний раз в жизни.
Вдруг какой-то нечеловеческий крик раздался из комнаты с гробом и резко стих. Вбежали Максим с Марией и остолбенели. Сидел в домовине улыбающийся чародей, а рядом на полу — бездыханное тело чернички Марфы...
Отпевали черничку в тесной церквушке, и после на местном погосте провожали, как положено, с плачем. А за кладбищенскими деревьями хоронился неясный силуэт колдуна. Пощадили старого душегуба на сельском сходе: лишь приговорили к скорой высылке из села.
Справедливо то или нет — не нам решать. Бают люди, сам себя наказал колдун, утопился в поганом местном болоте. И только видели однажды, как металась его тень над ряской, когда заблудилась на болоте маленькая девчушка из соседнего хутора и долго плакала, сидя на кочке у края воды. Но это уже совсем другая легенда... | 
