Воронежский край... Сколько сердечной красоты в раздолье его степей, зелени лесов, голубом разливе рек... Но не только природной красотой славится воронежская земля. Неоценимое богатство - её люди, которые сумели высоко пронести через всю свою жизнь звание Человека. Один из них - художник Павел Иванович Левин.
П. И. Левин родился в 1895 году в селе Благовещенке (ныне - Русская Гвоздевка) Землянского уезда. В 1898 году, когда Павлу было всего три года, умерла его мать. Так он и его четверо братьев стали сиротами. Их отцу, священнику, служившему в Благовещенской церкви, вторично жениться не полагалось. Чтобы не оставить детей без присмотра, пришлось Ивану Петровичу нанимать экономок. В 1902 году Павел пошёл учиться в церковно-приходскую школу.
«...Когда наступали летние каникулы, - вспоминал П. И. Левин, - давал я себе волю, отчего мой отец хватался за голову. Оборванный и обтрёпанный, с поцарапанными руками и ногами, целыми днями я пропадал на улице, вытворяя всякие шалости. Курить я был первый, с матерщинкой песни петь - первый, или погонять за девчонками, загнать их в крапиву, или длинной палкой, на которой скакал, как на лошади, ударяя по луже, забрызгать до неузнаваемости помещичью ограду. Одним словом - сплошное хулиганство. Но вот пришёл тот момент, и я сразу на огорченье своим сверстникам бросил курить, противна до срамоты стала посоромщина.
Помню, мои старшие братья Дмитрий и Николай к настольному календарю нарисовали карандашом кошку, упустившую из лап птичку. Как же я завидовал им, что они могут рисовать! Особенно меня удивляли и восхищали рисунки Николая...»
Наступил тревожный 1905 год. Дмитрий за революционные убеждения был чуть ли не исключён из Воронежского духовного училища. Повзрослев, Николай перестал рисовать, как он сам говорил, «из своей фантазии», а стал кое-что копировать. Особенно хорошо у него получились перовские «Охотники на привале». В 1906 году Иван Петрович определяет Павла в Воронежское духовное училище, где уже учились Дмитрий и Николай. Именно в это время Павел впервые взялся за угольный карандаш. Следуя примеру Николая, он успешно скопировал несколько картин известных русских художников - Перова, Прянишникова и других, одну из которых - портрет Тургенева - забрали в епархиальное училище знакомые девчата.
В 1911 году Павел Левин поступил в Воронежскую духовную семинарию. Ему повезло, в семинарии оказался класс рисования, где преподавал художник Одинцов.
«...Одинцов относился к нам внимательно, так как нас, «художников», было всего шесть человек. Он показывал репродукции наших передвижников, копируя которые, мы учились. Помнится мне, как я скопировал с открытки берёзовую рощу и показал Одинцову. Он мне разрешил рисовать масляными красками. С натуры мы рисовали лишь с гипсовых слепков, начиная с кубов и заканчивая бюстами Аполлонов и Венер...»
В 1912 году в семинарии прошла бурная забастовка, из-за чего многие её активные участники были исключены из заведения без права повторного поступления.
Эта забастовка как-то сразу изменила характер Павла. Рисование стало его любимым занятием. Прояснилось сознание, обострилось восприятие всего окружающего. Он стал писать с натуры гвоздевские пейзажи, портреты местных жителей.
Изменилось и стало совершенно другим отношение к девчатам. Совсем исчезли ребячье бахвальство и издевательское отношение к ним. Стремление увидеть, услышать и узнать всё лучшее и светлое в жизни, отразить эту красоту на холсте или бумаге - всё это стало главным смыслом его жизни.
А потом пришла и первая юношеская романтическая любовь. «...Я полюбил одну девушку, чистую, как горлинку, такой любовью, что она стала для меня какой-то святой. Я искал случая, чтобы взглянуть на неё украдкой и боялся к ней прикоснуться, дабы не осквернить своего чистого чувства к ней. Я считал за счастье увидеть её даже издали...»
Павел с альбомом не расставался даже на ночь, зарисовывая всё, что его трогало чем-то красивым или безобразным. Стены в доме всё гуще и гуще покрывались его этюдами.
Когда Павел учился во втором классе семинарии, он начал порядочную по размерам (около двух метров) копию с картины Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». К этой копии он отнёсся со всей серьёзностью, изучал анатомию, тщательно прорисовывая каждого запорожца. Консультировал его художник Баранов - ученик Репина.
Братья сделали Паше походный мольберт, складной стульчик, полотнище от солнца. У старика-кубовщика приобрели каменную плитку и каменный пестик, чтобы перетирать краски. Правда, позднее каменную плитку пришлось заменить на толстое стекло, так как камень, истираясь, менял цвет красок. И Павел продолжал работать. Нацепив на себя всю амуницию, или просто с мольбертом в руках бродил он по овражкам, лесам и полям, донским берегам, забирался в самую гущу лесную. Всюду и во всём он старался найти красоту оправданием сущности всего существующего. А, найдя, стремился в самую лучшую пору её отобразить как можно полнее, острее, очистив, как поле от сорняков, от всего лишнего и наносного. Не с одного же цветка пчела берёт мёд! Этюды были небольшие, но тщательно прописанные. В них было всё: и настроение, и состояние природы, и красота окружающего мира. Он писал, как чувствовал, как видел, не ставя перед собой профессиональных задач. Не имея никакого представления о законах цвета и его контрастах, Павел упивался многоцветием, рефлексы зачастую забивали основной цвет и цвет предмета.
Это позднее придёт опыт, а с ним и профессионализм. А пока - чувства и природа один на один.
Наступил 1917 год. Грянула революция и перевернула всё вверх дном. Пошли такая чехарда, что было трудно разобраться, кто свой, а кто чужой. П. Левин к этому времени закончил семинарию и поступил в Воронежскую школу живописи, но начавшаяся гражданская война не дала ему закончить её. Приходилось брать частные уроки, в том числе у известного воронежского художника, ученика Репина А. А. Бучкури.
«...Это произошло осенью 1919 года, Части Красной Армии разгромили под Воронежем войска генералов Мамонтова и Шкуро. Как-то проходил через наше село полк красных москвичей. Командовал им некий Хинценберг. Он останавливался в нашем доме на короткую передышку. Увидев па стенах мои этюды, которые тронули его, Хинценберг счёл нужным мне помочь, Он написал рекомендацию и пропуск к руководителю Наркомпроса Луначарскому, в которых просил определить меня в художественный ВУЗ на учёбу.
Но добраться до Москвы было не так-то просто - дороги уничтожены, да и бандиты «пошаливали». Тогда я решил сначала отправиться к дяде на юг. Но по дороге туда узнал, что он умер. Пришлось поворачивать обратно.
Настроение упало, и меня свалил сыпной тиф. Вместо дома попал я в Ростов (спасибо, хороший товарищ попался, не бросил меня, а положил в госпиталь). После сыпняка - девять приступов возвратного. Пролежал я там до самого февраля 1920 года.
А в феврале на Ростов налетел Махно. Администрация и обслуга госпиталя разбежались, кто куда. Лежим мы день, другой. Голодно! Решили идти в город просить милостыню. В городе ни белых, ни красных. Вдруг из-за угла наша конная разведка. И к нам. -Кто такие? -Да вот - тифозные. Чтобы с голоду не подохнуть, милостыню просим. Не поверили. - Ишь ты, переоделись, гады! А-ну, вперёд! Там разберёмся, свои или чужие...
Тюрьма нас встретила пустой и промёрзшей. Набили полную камеру. От соприкосновения дыхания и холодного воздуха иней толстой шапкой покрыл стены и потолок. Спасибо одной бабушке, которая перед этим подарили мне полушубок, спасший меня от возможной смерти. В тюрьме я заболел нервной сыпью. Неделю продержали в одиночке, приходилось спать прямо на цементном, полу, подстелив полушубок.
А тут новая беда - открылась дизентерия, стали ребята умирать, как мухи. Стоп, думаю, кроме хлеба - ничего в рот. Давай жарить его на плите докрасна и грызть. Воды ничуть (а пить до смерти хотелось!}. Только этим и спасся. Молодой организм взял своё, и к весне начал я понемногу выздоравливать...»
Во всех мытарствах спасла Павла Ивановича вера в то, что скоро он поедет учиться в Москву, что рано или поздно увидит он своих родных и близких. Не забывал он и об искусстве. Куском обычного угля рисовал на стенах тюрьмы лица людей, животных или просто природные ландшафты.
В мае 1920 года Павла выпустили из тюрьмы и определили художником в I -ю коммунистическую роту. Фотографии в то время были редкостью, и пришлось ему выполнять роль армейского «фотографа».
В Ростове Паша посещал художественную школу. Там заметили его незаурядные способности и в декабре 1921 года направили в Москву учиться живописи дальше. «...Попал я в Москву лишь весной 1922 года. С большим трудом нашёл Наркомпрос. Подал свои ходатайства, и послали меня во ВХУТЕМАС на предмет зачисления в студенты. Поместили в общежитие. Попал я в комнату, где уже жили два студента, которые прошли хорошую школу под руководством Архипова и Малявина. Учиться нужно было многому. Реализм теперь был в загоне. Зато «цвели» кубизм, супрематизм, футуризм, конструктивный лучизм и другие «измы». Приходилось писать портреты с трёх сторон, или что-либо похуже (вроде скрипки в разнос - гриф, смычок, струны отдельно). Потом мне подсказали, чтобы я пошёл в частную студию к художнику Машкову. Прихожу в мастерскую, а там холод зверский. Сам Машков в шубе, а один высоченный художник в перчатках рисует углем бюст Аполлона, что мне ещё в семинарии порядком надоело.
Посоветовавшись с товарищами, я уехал домой, опять на природу, на живую натуру, веря, что природа меня не подведёт. Но всё же мне нужна была школа живописи. Нужна была учёба по цвету, композиции, анатомии и прочим дисциплинам искусства...»
В 1923 году П. Левин поступает в только что открывшийся художественный техникум. Его зачислили сразу на второй курс. Учили Павла известные воронежские художники Бучкури (академик, ученик Репина) и Трофимов, которые критически оценивали его работы. «...Помню, как-то сошлись Бучкури и Трофимов и стали между собой обсуждать мою мазню (а я пришёл в азарт - писал натюрморт с лошадиным черепом и так расцветил его всеми красками радуги, что определить цвет черепа было невозможно). Трофимов говорит сурово: - Нет! Надо отнять у него все краски, дать ему белый и чёрный цвета, и он создаст шедевр. Бучкури, улыбаясь, отвечает: - Ну, зачем же так строго? К чему обкрадывать его? Это всё равно, что подрезать птице крылья. Этот разговор двух маститых художников глубоко запал мне в душу...»
Кроме живописи было у Павла Ивановича ещё одно любимое занятие - земледелие. Многие сегодня удивятся, спросят: « А что он нашёл в земледелии такое увлекательное? Ведь грязная работа требует большого физического труда». Да, верно, так оно и есть. Но П. И. Левин понимал, что земля-матушка - наша кормилица, а, значит, надо к ней относиться соответственно. Приложишь к земле руки и сердце, и ответит она добрыми урожаями. Как говорят, что потопаешь - то и полопаешь. «...Ещё с малых лет отец привил нам любовь к земле и труду. Знали мы, что на земле гнездится богатство и благополучие крестьянина. Я видел, как работают земледельцы, и понимал, что без высокого уровня агротехники и новых технологий высокой урожайности добиться невозможно.
И вот я решил у себя на приусадебном участке сделать «опытную станцию». Задача состояла в том, чтобы удвоить урожай даже в тех уродливых дедовских условиях ведения хозяйства. А проблем было много: ежегодная переделка пашен, чересполосица, поздние пары, сорняки и болезни растений, ограниченные сорта хлеба. Из-за этого у большинства наших крестьян своего хлеба не хватало до нового урожая.».
Презирая насмешки соседей, Павел Иванович путём внедрения широкорядных посевов ржи, гречихи, подсолнечника, кукурузы и при надлежащей обработке междурядий добился дивных и гарантированно устойчивых урожаев. «...Моя связь, чисто практическая, с Воронежским СХИ помогла укрепиться в своих задумках. Я тайком просматривал их опытные участки по возделыванию хлебов разными способами. Брал в СХИ элитные семена проса и кукурузы, формалин для протравливания семян.
Рожь я сеял в четыре пуда на десятину (вместо девяти) ленточным двухстрочным способом. Урожай при этом был не шестьдесят, а сто пудов с десятины. И это при позднем паре и только при двукратной обработке междурядий. И ещё одно нововведение. Вместо рыхления - слабое окучивание (особенно посевов проса и гречихи). Благодаря этому способу уничтожается около 60 процентов сорняков и сохраняется влага. Большое значение во время сева имела погода.
Помню, собрались мы сеять просо. Встали рано утром - туман, ничего не видать. Всё сыро, как в осенний дождь. Стоп, думаю, до погоды не буду - сорняки задушат. А по соседним пашням во всю уже кипит работа. Часам к десяти туман рассеялся. Проглянуло солнце, с юга потянул тёплый ветерок, и только тогда мы начали сеять. Просо у нас взошло чистое, весёлое. А у тех, кто в туман сеял, собачка чуть ли не сплошь, проса не видно. А всё потому, что просо любит землю чуть присушенную сверху и мелкоглыбоватую.
Но бывали и у меня неудачи. Однажды с соседом пополам посеяли мы ржи десятины три широкорядным способом, два раза опахали её планеткой. Рожь пошла буйно расти, густая, тёмнозелёная - в рост человека. Когда рожь цвела, соседи даже приходили любоваться ею. И вдруг - град с куриное яйцо. Деревья в лесу ошкурил. Рожь легла сплошняком. Пришлось косить на корм скотине. Да, против погоды не пойдёшь...»
Двадцатые годы... С одной стороны НЭП, с другой - колхозное строительство. Левин от души поддержал идею создания коллективных хозяйств. Всё-таки один в поле - не воин. А сообща любую беду свалить можно. Потянулись в колхоз и гвоздевские крестьяне. Характер первого гвоздевского объединения был таков: вся земля в одном месте, инвентарь и тягло общие, семена и урожай по душам, обработка общая. Это объединение стало называться товариществом по совместной обработке земли (ТОЗ). Всего в ТОЗе собралось около тридцати крестьянских семей. Новому объединению землю нарезали за Трещевкой, между Раздольем и Привольем. Земли по качеству были средними.
Правда, большинство гвоздевских крестьян ещё не верили в успех тозовцев. -Пускай они попытают, а мы посмотрим, что из этого выйдет, - говорили меж собой мужики. Посеяли тозовцы рожь «левинским» широкорядным, двухстрочным способом, правда не всё поле, а лишь треть (для опыта, так сказать). Павел Иванович настоял, чтобы урожай, полученный с опытного участка, весь пошёл в семенной фонд товарищества. «...Подходила уборочная страда, когда к нам из уезда приехали землеустроители. Идут с лентой по ржи, обмеряют, столбят землю. Рожь жидкая - легко уступает дорогу. Вдруг - стоп! Аж споткнулись: как стена стоит опытная рожь! - А это что за чудо? - Да всё Пал Ваныч выдумывает, - мужики в ответ. - Эх, если бы все так выдумывали, были бы мы с хлебом, - вздохнул представитель уезда и пошёл дальше осматривать опытную рожь.
Я зерно этого урожая выменял на обыкновенное, а элитную рожь оставил на следующий посев. Мои напарники не захотели так сделать. Это сразу дало причину какой-то настороженности во взаимоотношениях с тозовцами.
Многие в нашей артели были если не крепкими, то зажиточными хозяевами. У них были хорошие лошади и сельхозинвентарь, был приличный побочный заработок. По правде сказать, если бы не стремление ещё чем-либо поживиться за счёт товарищества, они туда бы не пошли. Этой же осенью несколько тозовцев молча, никому не говоря, поехали в Воронеж: в сельхозотдел, выписали на товарищество разный инвентарь (конную молотилку, сеялку, сортировку-веялку и др.). Не знаю, как у них получилась такая махинация, но только пошли они в ближайшую чайную, загнали там всё это, а деньги себе в карман и - молчок. Но ничего тайного нет, артель узнала об этом, и поднялась буря. И разошлись мои «колхозники» по домам...»
Было это в 1922-1923 годах. Но не выходило колхозное дело у Павла Ивановича из головы. Да и появился какой-никакой опыт в этом. Теперь главный упор нужно было делать на бедняка, так как середняки, а тем более кулаки, не изъявляли желания вступать в колхоз. От добра добра не ищут. И вот наступила весна 1927 гола. На состоявшемся XV съезде ВКП(б) был провозглашён курс на коллективизацию, на преобразование раздробленного частного хозяйства в крупное социалистическое производство.
П. И. Левин, как один из активистов, стал ходить по крестьянским домам и до хрипоты убеждать хозяев сменить свой образ жизни. Что может сделать один? А сообща можно и гору перенести с места на место. Никакие горе и беда, костлявый голод и нужда не страшны людям, когда они вместе. На миру, говорят, и смерть красна. «...Родившись и живя в одном селе, всех знаешь, и тебя знают. Поэтому, не фальшивя, доходчиво и вполне откровенно раскрывая жизнь каждого селянина, убеждаешь его в необходимости вступления в колхоз. При относительном разделении труда каждый будет делать своё дело добросовестно и честно...»
Да, нелегко было отнять у кулака работягу-бедняка, который подённо зарабатывал или отрабатывал свой хлеб насущный. Зачастую приходилось отдавать крепким хозяевам свой душевой надел, лишь бы не помереть с голоду. Кулак наживался, бедняк не богател, а ещё больше втягивался в кабалу. Так и сгорал, как бабочка на огне. Как говорили сами мужики, живёшь, пока работаешь: больные и калеки кулаку не нужны. Он, как паук, высасывал кровь и бросал. А колхоз при всех своих минусах обеспечивал крестьянам прожиточный минимум и ненищенскую старость.
С каждой десятидворкой прибавлялись новые члены-колхоза. Были и коммунисты. В Русской Гвоздевке к этому времени их уже насчитывалось около 30 человек (четверо из них были в партии с 1905 года). «...Отношения у меня с коммунистами были натянутыми. Они сторонились моей откровенной и бескорыстной агитации за колхоз. Да и я, по правде сказать, как-то стеснялся к ним обращаться - мне мешало моё поповское происхождение. Но, видя мою честность, уездные власти не только не препятствовали, но и помогали советами, как лучше вести дело. А убеждённости, веры и горения во мне было, хоть отбавляй.
Рядовые сельчане с большими сомнениями решались ломать привычный образ жизни, не зная, где найдут, а где потеряют. Кулаки и подкулачники гудели: «Не пойдём в поповский колхоз!» Приходилось терпеливо объяснять, доказывать правоту колхозного дела...» -Всё это наполнило осень-зиму 1927 года. К весне 1928 года во вновь образованном колхозе «Вершина» собралось около сорока крестьянских семей.
Тягла в этом объединении было всего шесть рабочих лошадей да пара волов. Были плужки, бороны, старая веялка, которую починил местный кузнец, слывший мастером на все руки. Кое-как набрали семян, привели всё в порядок. Землю «Вершине» нарезали за семь километров от села на солонцах. У каждого крестьянина кроме этого была своя земля в поле в трёх местах (озимое, яровое, пар), да ещё по качеству разбивались участки. Но делать было нечего, первый шаг всегда трудный. «...В ту весну выдалась сушь. Была не пахота - одно мучение. Нормально если пахать, землю не пробить - спеклась, как камень. Мельче - плужки выскакивают наружу. Ох, и досталось от нас лошадям и волам! Шкура от плетей у них полопалась и завернулась, как ил на песке - страшно смотреть.
Пришлось мне ехать в райисполком и требовать, чтобы колхозу нарезали землю получше. В районе нам поверили и выделили неплохую землю недалеко от села. И вот, дав немного опомниться скотине, попробовав плужки, снова вышли в поле. Вместо взрослых мужиков (а к тому времени к нам присоединилось ещё двадцать семей) я собрал подростков лет двенадцати-пятнадцати. Дал в погонялы одни лишь вожжи, по снопу сена - и пошёл. Не дёргая, не шумя, круг за кругом - обучали. Круг пройдут, остановятся, кинут сено лошади - и дальше. Работа пошла по нормальному, без горластого мата и хлыста
Узнав о том, что колхозу выделили хорошую землю, кулаки взбесились, решили нам отомстить. И вот вижу, идут к нам в поле человек тридцать мужиков с вилами и кольями в руках. По грубому и громкому разговору чувствовалось их грубое возбуждение. Я ребятам говорю, чтоб они не останавливались и пахали дальше, как ни в чём не бывало, а сам - к мужикам. - Слышали, Пал Ваныч, что хотят тебя убить и тут же закопать? - Вы далеко ходили? - спрашиваю их в упор, - что же вы искали? Земля ваша, вот она, так давайте её пахать. Неужели вам советская власть зла желает? Вы хозяева земли, так давайте же ими будем. А всполошились, как будто вас колхоз чем обидел, наслушались кулаков - и на рожон. Вот ваша земля - становитесь и пашите, но не по отдельности, а все вместе, сообща. Ведь это же легче и выгоднее. Государство вам поможет, в чём будете нуждаться... - Вижу, мужики оторопели и помалкивают. - Ладно, погоди - ещё поговорим, - пробурчали они и стали расходиться...» Было это в 1929 году. А в 1930 году началась массовая коллективизация, в стране развернулась массовая кампания по раскулачиванию и «...ликвидации кулачества, как класса», затронувшая и Гвоздёвку.
В 1930 году арестовали и сослали отца Павла Левина, Ивана Петровича, только лишь за то, что он был священником (а, значит, - «антисоветскимэлементом»), посадили в тюрьму младшего брата Евгения, конфисковали дом и всё хозяйство (в конфискованном доме расположилось правление колхоза).
|
Чета Левиных
Ленинград 1936 г. |
Да и над самим Павлом Ивановичем нависла угроза ареста (сын священника - значит, тоже враг). Ему пришлось вместе с женой скрываться у друзей в Воронеже. Конечно, теперь уже было не до колхоза. Председатель райсполкома по старой дружбе помог семье Левиных выправить паспорта и посоветовал им вообще уехать куда-нибудь из Воронежской области.
Павел Иванович выбрал новым местом жительства Ленинград. Там у него были хорошие знакомые, там была Академия художеств, там он мог заняться своим любимым делом живописью. Он там создаёт серию картин, которые экспонировались на выставках в Ленинграде и Москве. Зарабатывал на хлеб, работая плотником сцены в Мариинском театре. |
Павла Ивановича постоянно тянуло на родину, и он перед войной вместе с женой возвратился на родную воронежскую землю. Когда началась Великая Отечественная война, П. И. Левина мобилизовали в действующую армию. Определили его в 186-й запасной полк 43-й армии на штатную должность армейского художника. Закончил Павел Иванович войну под Кенигсбергом. Демобилизовавшись в июле 1945 года, он приехал в родное село, которое после оккупации отстраивалось заново.
|
Закончилась война, но не закончились мытарства Павла Левина. В 1949 году завистники и ревностные исполнители постановления Жданова о формализме в искусстве исключили его из Союза художников РСФСР. Многим не по нутру пришлись левинские прямодушие и откровенность. Пришлось Павлу Ивановичу вновь заняться своим вторым делом - земледелием. С 1949 по 1960 год он работал бригадиром-садоводом в колхозе «заветы Ильича». Много энергии, сил и здоровья отдал П. И. Левин этому делу. Благодаря его вниманию и заботе сад давал отличные урожаи яблок и груш, малины и смородины, принося колхозу неплохой доход. Трудными для колхозников были «голодные» 40-е и 50-е годы. Работать приходилось за трудодни. Спасало личное подсобное хозяйство. Не забыл про свои довоенные «опыты» и Павел Иванович. |
Художник П. И. Левин за работой.
1956 г. |
Не переставали удивлять и поражать односельчан его селкционные эксперименты в саду, огороде, винограднике. - Пал Иваныч, колдуешь ты, что ли? Как ты добиваешься таких впечатляющих результатов? - Не в колдовстве дело. Просто к земле надо приложить руки и сердце, и она отблагодарит тебя добрыми урожаями.
Хотя П. И. Левина исключили из Союза художников, он продолжал заниматься живописью. Именно на 60-е-70-е годы приходится расцвет его творчества. За этот период Павел Иванович создал более тридцати картин. Основным сюжетом полотен была природа, красоту и совершенство которой от отображал. Некоторые из его картин экспонируются в Гвоздевском краеведческом музее.
В 1980 году наконец-то «вспомнили» о Павле Ивановиче в Союзе художников. В этом большая заслуга рамонского художника Э. П. Ефанова, который также помог и в организации выставок левинских картин в Рамони и в Воронеже. К тому времени Павлу Ивановичу было уже 85 лет.
Скончался П. И. Левин в 1986 году. Прожил Павел Иванович долгую и интересную жизнь. Много трудных испытаний выпало на его долю. Но не озлобился он против людей, не очерствели его сердце и душа. До сих пор вспоминают о нём односельчане как о добром, честном и порядочном человеке, готовым бескорыстно и в любую минуту придти на помощь нуждающимся.
А не это ли главное в жизни - дарить тепло своей души окружающим тебя людям? Может, ради этого мы и живём?
И. Золототрубов
"Гвоздевка из века в век" |
